«Характерно для Левитова, что бытописатель, прикованный к месту и моменту, постоянно видя пред собою какое-то серое сукно жизни, грубость и безобразие, пьяные толпы России, крестьянскую нужду и пролетариат городской, он в то же время способен от этой удручающей действительности уноситься далеко в свою мечту – и она, целомудренная, поэтическая, сентиментальная, еще резче оттеняет всю тьму и нелепицу...
Эту книгу о детстве и юности можно читать с любого места. Всё здесь – правда, придуманная с честными намерениями. Текст есть текст, а не попробовав пудинга, не узнаешь его вкуса.
«…говоря о г. Лажечникове как о первом русском романисте, мы отнюдь не имеем в виду писателей повестей, но только одних романистов, и отнюдь не видим в нем идеала романистов, но только лучшего русского романиста. Мы не будем сравнивать его с Вальтер Скоттом и Купером, потому что можно, и не тягаясь с этими двумя вековыми исполинами-художниками, быть примечательным романистом вообще и первым, то есть лучшим...
«Я не хочу повторяться, не говорить того, что уже было сказано прошлый раз в этой же зале. Но это очень трудно. Все, что рассказывают и пишут о большевиках трезвые люди, – все это одно и то же. Одно громадное повторение. Трезвых людей не так мало. Трезвых и разумных. Немало, а все-таки гораздо меньше, чем близоруких и сумасшедших. Этим, сколько ни повторяй одно и то же, – напрасно: близорукие не видят,...
«…Более деликатного человека, чем Лемох, я не встречал за всю свою жизнь. Ни одного резкого слова, ни одной враждебной к кому бы то ни было мысли. Была ли у него врожденной эта черта, или она явилась следствием долгого его пребывания при дворе, где он преподавал рисование князьям, – сказать трудно. «Позвольте-с… извините… будьте любезны, виноват-с…» – слышалось постоянно при разговоре с Кириллом...
«В 1789 году французская буржуазия – торговцы и фабриканты – осуществила давнишнее своё желание: вырвала из рук помещиков-дворян власть над землёй, над крестьянством. Прежде чем буржуазия решилась сделать это, философы буржуазии очень долго убеждали её, что власть человека над человеком незаконна и даже преступна. Они доказывали: попы, проповедуя, что власть королей и дворян установлена богом, лгут. Попы...
«В первый и, вероятно, последний раз за всю мою жизнь я пошел к человеку с единственной целью – поглядеть на него: до этого я всегда в интересных знакомствах и встречах полагался на милость случая…»
«Если вы попросите современного интеллигентного русского читателя назвать наиболее талантливых авторов наших дней, он, наверное, на одно из первых мест – если не на первое – поставит Леонида Андреева. И тем не менее этот самый читатель прочитывает каждую новую вещь Андреева с неудовлетворенным чувством: «Нет, это не то; эта вещь автору не удалась». И почти все, что дал литературе Л. Андреев, сводится в...
«Весною 1898 года я прочитал в московской газете «Курьер» рассказ «Бергамот и Гараська» – пасхальный рассказ обычного типа; направленный к сердцу праздничного читателя, он еще раз напоминал, что человеку доступно иногда, при некоторых особых условиях, – чувство великодушия и что порою враги становятся друзьями, хотя и не надолго, скажем – на день…»
«Еще несколько лет тому назад «альманахи» были убежищами для – «посвященных», отмеченных знаком «Скорпиона» или «Грифа». На страницах их, как в катакомбах, встречались немногие верные, знавшие друг друга в лицо. Но времена изменились…»
«Он был всегда на людях, всегда с приятелями, но, может быть, в тогдашней Москве не было более одинокого человека, более оторвавшегося от почвы и даже от мира, чем этот удачливый беллетрист, обласканный Максимом Горьким и признанный Н.К. Михайловским…»
«Произведения Лермонтова, так тесно связанные с его личной судьбой, кажутся мне особенно замечательными в одном отношении. Я вижу в Лермонтове прямого родоначальника того духовного настроения и того направления чувств и мыслей, а отчасти и действий, которые для краткости можно назвать «ницшеанством» – по имени писателя, всех отчетливее и громче выразившего это настроение, всех ярче обозначившего это...
Производитель:
Эксмо-Пресс
Дата выхода: ноябрь 2008
«…Я желаю войти в рассмотрение вопроса, слегка затронутого Шестовым, и по возможности определить, в чем заключается направление поэзии Лермонтова, как оно выразилось, и откуда оно взялось. Поэтическая деятельность объясняется теми же самыми предметами, которые входят в сферу всякой другой деятельности, как её основные элементы. Таких элементов три. На первом плане стоит личность деятеля, со всею её...
«Этот молодой военный, в николаевской форме, с саблей через плечо, с тонкими усиками, выпуклым лбом и горькою складкою между бровей, был одною из самых феноменальных поэтических натур. Исключительная особенность Лермонтова состояла в том, что в нем соединялось глубокое понимание жизни с громадным тяготением к сверхчувственному миру. В истории поэзии едва ли сыщется другой подобный темперамент. Нет...
«…Нелюбимый, затравленный, жалящий, невыносимо-одинокий Лесков острым углом врезается в свою эпоху, уже сошедшую в туманность, и теперь кажется, что именно Лесков был единственно отлитой формой, утверждением и очерченной до конца фигурой той эпохи, когда все в России теряло формы, смешивало очертания, исходило отрицательством и опростительством, сдвигаясь в хаос чувств и дел, чтобы померкнуть на наших...
«Два года тому назадъ умеръ Лсковъ, и смерть его прошла почти незамченной. Нсколько обычныхъ некрологовъ, дв-три широковщательныхъ статьи, написанныхъ друзьями покойника, – вотъ и все, въ чемъ выразилось вниманіе общества къ писателю, въ свое время длавшему большой шумъ…»
Случилось так, что эта рецензия оказалась последней рецензией Салтыкова в «Отечественных записках», в которой ставятся общие проблемы русского литературного развития и, прежде всего, центральный для его литературной критики вопрос – об отношениях беллетристики к современной русской жизни. Тем самым рецензия на «Лесную глушь» приобретает значение итоговой, завершающей. Салтыков видит в современной...
«Воспитать, научить дитя, открыть разум его – значит помогать делать ему испытания, сообщать те, которые приобрели сами, впушать понятия, мнения, самим себе составленные. Испытание превосходное или разум, более очищенный наставниками, есть следствие их примера и удобства отроческих лет, во время которых приемлемые впечатления учиняются неизгладимыми. Любовь к отечеству, уважение к начальству, почтение,...
«Действительно, прав г. Боцяновский в „Руси“: летом как-то нечего читать и не о чем писать. Ничего не „случается“ в литературе, нет „событий“ в журналистике, даже маленьких; от больших мы давно отвыкли, их нет и зимой. За литературное „событие“ многие приняли весенний сборник т-ва „Знание“, или, если не весь сборник – то, по крайней мере, первый рассказ, Леонида Андреева, „Жизнь Василия Фивейского“....
«Летний сезон умирает. Мы знали почти покойного лично. Почти покойный был лакейского происхождения. В самом деле! Петербург удивительно эволюционировал…»
«Нам очень неприятно, что после прекрасного произведения г. Полевого мы должны говорить, для полноты библиографии, о «Летописи факультетов»; но что ж делать, когда у нас рецензент, обязанный читать всё, что только издается и печатается, за наслаждение, доставленное ему одною хорошею книгою, должен поплатиться казнию от ста дурных книг…»
«Так подготовлялась и началась Смута. Как вы видите, она была вызвана двумя поводами: насильственным и таинственным пресечением старой династии и потом искусственным ее воскрешением в лице первого самозванца. Насильственное и таинственное пресечение династии было первым толчком к Смуте…»
«Второй слой правящего класса вступает в Смуту. Но боярство, как правительственный класс, в продолжение Смуты не действовало единодушно, раскололось на два слоя: от первостепенной знати заметно отделяется среднее боярство, к которому примыкают столичное дворянство и приказные дельцы, дьяки. Этот второй слой правящего класса деятельно вмешивается в Смуту с воцарением Василия. Среди него и выработался...
«Не совсем в обычае – давать отзыв о книге в журнале, редактор которого и автор рассматриваемой книги – одно лицо. Но меня это не стесняет: когда я пишу, мое внимание занято исключительно произведением, о котором пишу, и ничем более. В данный момент я не интересуюсь редактором «Звена», а лишь «Недавним», книгой, передо мной лежащей, и ее автором…»
«Когда в „Происхождении трагедии“ мы читаем, что театр – это аполлиническое сновидение, наброшенное, как покров, на мир дионисийского безумия, мы воспринимаем эти прекрасные образы как истину, но истину отвлеченную и от нас бесконечно далекую. Мы относим ее ко временам Эсхила и Софокла, но вовсе не соединяем с реальностями современного театра и не стараемся осветить этими образами нашу ежедневную...
